О авторе
Личность святителя Николая была буквально вылеплена для апостольского служения. Воля и решимость святителя (доходящая до жесткости, когда речь шла об интересах Церкви), сочеталась в нем с мягкостью, сердечностью и тактом. Эмоциональная подвижность и некоторая вспыльчивость св. Николая компенсировалась в нем завидным самообладанием. Но, вероятно, самым редким его качеством, свойством подлинно боговдохновенным, была отличавшая его духовная просветленность, которую сознательно или бессознательно испытывали все соприкасавшиеся с ним.
"Его лицо обличало энергию, силу и необыкновенную волю, но глаза в то же время светились такой кротостью, добротой, мягкостью и смирением, что для меня стало понятно, чем покорял и подчинял себе этот человек массы язычников…", - писал о святителе Д. И. Шрейдер [120].
Иеромонах Андроник (Никольский) писал своем дневнике: "Февраля 21, 1898 года. Суббота под воскресенье первой недели Великого поста. Я исповедал епископа, а вчера сам у него исповедовался. Замечательно молодая у него душа: при немалых годах (62 года), при постоянных житейских и деловых передрягах - совсем молодая душа молодого идеалиста, чуждая всякой неискренней прикрасы своего настроения, прикрасы хотя бы умными и высокодуховными словами; он, напротив, говорит так, как чувствует, - просто, искренне. И самопревозношения над другими никакого не заметно... И жаль мне его, бедного: как будто всегда он один и был, и есть, и будет, а мы все какие-то временные работники, постоянно готовы убежать, то рассорившись с ними, то заболевши".
Его нестяжательность и неприхотливость в быту была крайняя. Святитель все свои средства личные делал достоянием своей юной Церкви. Вот как про это говорит один из японских христиан Кавамото: "Преосвященный Николай служит живым образом миссионерского самоотвержения. Все свои материальные средства он отдает Церкви, покрывая этим недостатки в содержании школ, редакций, проповедников, и при всем том не отказывается жертвовать иногда на разные случайные нужды бедных христиан: на постройки новых молитвенных домов, на обеспечение бедных семейств после пожаров и землетрясений, столь частых в Японии, тогда как сам он лишается первых удобств жизни. Нам лично приходилось встречать его одетым дома, подобно какому-нибудь пустыннику, в грубом, даже местами заплатанном подряснике, или же на улице идущего пешком, с одной тростью в руке" .
Любовь епископа Николая не ограничивалась кругом его паствы, она простиралась и на язычников. Так, когда в 1891 году было большое землетрясение в трех провинциях (Тифу, Айчи, Мие), он собирал пожертвования от христиан других провинций, приезжих русских туристов и раздавал их всему пострадавшему населению.
В Хакодате просветителю Японии приходилось ютиться в одной комнате небольшого здания, где проходили учебные занятия и размещалась печатная мастерская.
Он одевался очень просто, но чисто и прилично. Зимою он надевал теплый суконный подрясник, а летом - бумажный, светло-желтого цвета. Единственным щегольством было употребление крахмального воротника. Только в большие праздники он надевал на себя роскошную шелковую рясу. Так же нетребователен был он и в отношении еды: утром и вечером пил чай, а кушал только раз в день. У преосвященного не было ни повара, ни лакея. Эконом Никанор, японец, готовил для него суп и второе блюдо, но третьего, сладкого, не приготовлял. Он очень редко кушал фрукты. Хотя и не отказывался от вина, но употреблял его редко и мало.
По городу он обычно ходил пешком. Во время объездов епархии ездил в тележках или верхом. О торжественных и богатых выездах никогда не было и речи.
Его неутомимая деятельность была расписана по часам. Вставал Владыка всегда в 5 часов. В шесть к нему являлся с докладом секретарь. В половине седьмого он приходит в семинарию или катехизаторскую школу, где в то время совершается утренняя молитва. С половины восьмого до двенадцати он читает лекции в катехизаторской школе и в семинарии. В двенадцать - обедает. После обеда читает выписываемые им японские журналы и газеты. Но в час пополудни он уже непременно сидит за своим письменным столом и занимается текущими церковными и миссионерскими делами. Епископ диктовал секретарю ответы на поступившую корреспонденцию, давал различные указания (каждый священник и катехизатор были обязаны давать ежемесячный отчет о состоянии дел). Эти занятия продолжаются вплоть до половины пятого. Вечером, в шесть, к нему приходит ученый-японец, с которым он и ведет свою работу по части перевода до 10 часов. По окончании этих занятий к преосвященному является его секретарь с корреспонденциями из разных церквей.
Дмитрий Позднеев с большим воодушевлением описывает то, каким он увидел святителя Николая: "Я познакомился с архиепископом Николаем в начале декабря 1905 года. Жил он в двух маленьких комнатах, из которых одна, 5 x 5 аршин, служила приемною, а другая, пожалуй, 7 x 5 аршин, была его кабинетом и спальней… Длинный письменный стол, узенькая твердая железная кровать, несколько шкафов с книгами и делами, этажерка с разного рода словарями - вот и вся обстановка архиепископского помещения. После службы в воскресенье маленькая приемная обыкновенно наполнялась народом: кучею японских детей и приезжими из провинции японцами, которым служивший у архиепископа японец Иван-сан приносил чаю, а сам владыка доставал из кабинета традиционную коробку бисквитов, которая обязательно опустошалась вся, - если что и оставалось, то рассовывалось преосвященным в широкие рукава кимоно японских детей. Архиепископ сам накладывал каждому по четыре - пять кусков сахара на стакан. Христиане приносили архиепископу Николаю подарки. Это был или горшок только что зацветшего в сезоне карликового дерева сливы, или букет ландышей с Хоккайдо, или еще какие-либо цветы, или редкая, своего улова, рыба, или сушеные фрукты, или японские сласти. Все эти подарки, кроме цветов, остававшихся украшать приемную, неизменно передавались Иван-сану для отсылки какой-нибудь японской семье, причем преимущественно отдавалось тем, где было много детей.
В течение пятилетнего пребывания в Токио я имел возможность постоянно наблюдать отношения архиепископа к японцам, и его манера обращения с ними вызывала всегда истинное изумление. Прежде всего, отличительною его чертою была общедоступность. В назначенные часы его мог видеть положительно всякий, и всякий мог черпать из его опыта и жизнерадостного отношения ко всему окружающему полною горстью энергию и силы. Приходит к нему кто-либо со скорбями и тяжелыми впечатлениями. "Ну, садитесь, - скажет он, - давайте горшки бить". "Горшками" называл владыка все жизненные тяготы, и он со строгой последовательностью требовал рассказа о них, и под его светлым взглядом на жизнь, под его ободряющими практическими указаниями все "горшки" разлетались вдребезги. Человек уходил бодрым, с жизнерадостным настроением, с шутливым отношением к тем затруднениям, которые полчаса назад казались ему непреодолимыми.
Японцев архиепископ Николай знал удивительно и ценил в них больше всего преданность императорскому дому и родине. "Вы можете говорить с японцем обо всем, - поучал он новоприбывших, - но никогда не позволяйте себе ни малейшей доли иронического отношения ни к верховной власти, ни к патриотическим чувствам, иначе вы навсегда утратите уважение всякого истинного японца. Здесь не знают и не понимают того космополитизма, которым сплошь и рядом заражены европейцы и русские. Любовь к микадо и к отечеству составляет сущность японца, и он требует таких же чувств и отношения к родине от всякого порядочного человека без различия национальности".
Далее симпатии владыки клонились к постоянно серьезному отношению к жизни, которое развивается в Японии во всяком человеке с детства. "Прочитайте самые начальные школьные пособия Японии, и вы увидите, что содержание статей в них чрезвычайно серьезное. Самые суровые жизненные истины внушаются детям с раннего возраста, и оттого они так дисциплинированы. Те детские шалости, которые в наших школах считаются совершенно обычными и на которые у нас почти не обращают внимания, здесь считаются совершенно недопустимыми". "Посмотрите на школьные скамьи и столы, - говорил он лицам, посещавшим его семинарию и женское училище. - Этой мебели десять лет, а вы не найдете на столах пятнышка, не говоря уже об обычных у нас порезах перочинным ножом, надписях и прочем".
Экспансивность японцев находила у архиепископа Николая снисходительное к себе отношение. "У всякого народа, как и у человека, имеются свои слабости, и у японцев, может быть, самою большею слабостью является их воспламеняемость. Когда японец чем-либо увлечется, он уже не знает пределов своему увлечению, и в таком случае ему прежде всего нужно высказаться. Он будет говорить, говорить, пока не устанет, и только тогда с ним нужно вступить в рассуждения".
"Дело Церкви святое, - говорил владыка, - здесь нет ни секретов, ни тайн. Всякий может говорить, но лишь так, чтобы слово не расходилось с делом" .
Аспирант исторического факультета МГУ Владимир Трухин , обращает наше внимание на то, что существует еще одно важнейшее качество миссионера, о котором не писал еще ни один исследователь жизни святителя Николая, - но которое последний ставил на первое место. Вот что писал он в своем дневнике: "Какие качества должны быть у настоящего миссионера? Да прежде всего смирение. Приедет он смиренным незаметным, молчаливым. "Что и как здесь? Научите, пожалуйста", - да в год, много в два овладеет языком, завоюет симпатии всех христиан, войдет в течение всех дел по Миссии, все узнает внутри и вне; при всем этом, ни на волос не будет в нем заметно усилие проявиться, дать себя заметить. Он будет, напротив, везде устраняться, стушевываться. "Я, мол, только учусь"; но сила будет говорить сама за себя, и будет возбуждать к себе доверие и симпатии. Мало помалу он скажет: "Позвольте мне заведовать тем-то (напр. изданием газеты, преподаванием такого-то предмета, таким-то проповедническим пунктом)". "Сделайте одолжение". Заведуемое идет гораздо лучше, чем прежде; все видят это и ценят; быть может у кое-кого и зависть возбуждается, и недоброжелательство шевелится, и змея противодействия и вражды родится, но обстоятельства говорят сами за себя, - их не изменить, ни вырубить нельзя (как теперь, напр., нельзя уничтожить явления, что о. Павел действительно превосходный священник и проповедник, а как бы многим хотелось затереть это!); миссионер молчит, - себе ничего не приписывает, простодушно не замечает, если есть недоброжелательство; а дела открывается все больше и больше. Кому же? Да ему, - он охотник делать; и понемногу дела стягиваются в его руки, п. ч. другие руки и рады выпустить все, там только язык силен болтать. И глядь миссионер, сам по скромности не замечая того, оказывается центром, около которого вращается все, сила из него истекает и вращает все и придает жизнь и быстрое движение всему. Много бы можно пофантазировать, да где он? Будет ли когда?… А сам ты отчего не таким? Куда нам!" .
Из монографии Михаила Карпова
Содержание книги.
Святой равноапостольный Николай вел дневники в течение более чем 40 лет: первые сохранившиеся записи датируются 1870 годом, а последние – 1911-м. Долгое время считалось, что эти ежедневные размышлении миссионера о становлении Японской Православной Церкви, о двух поездках в Россию и паломничестве в Иерусалим, о переписке и встречах с японскими и русскими священниками, верующими, благотворителями, учеными и политиками были утеряны при пожаре библиотеки токийского кафедрального собора Воскресения Христова (Николай-до) во время Великого землетрясения Канто (1 сентября 1923 г.). Однако задолго до этого, в 1912 году, сразу после преставления архипастыря, преемник святителя Николая митрополит Сергий (Тихомиров) по указанию Святейшего Синода переправил эти 30 тетрадей, а также письма и остальные бумаги миссионера в Россию. После революции из архива Святейшего Синода дневники попали в Центральный государственный исторический архив в Ленинграде.
В 2004 году в Санкт-Петербургском издательстве «Гиперион» под редакцией К. Накамура вышел в свет пятитомник «Дневники святого Николая Японского». Здесь на 4000 страницах приведен полный текст рукописных тетрадей, вновь уточненный супругами Логачёвыми. Дневники были снабжены предметно-именным и историческими указателями, комментариями и переводом японских слов, встречавшихся в записях святителя Николая. Тираж книги составил всего 500 экземпляров, один из которых был подарен Святейшему Патриарху Московскому Алексию II. Формат текста FB2 - Выложен впервые.Формат удобен для чтения на планшетах и букридерах